Десятая жертва - Страница 106

106

– Эй, друг, тебе нравится кубинский кофе?

– Лучший в мире.

Он заказал два кофе.

– Как тебе Майами? Если чего надо, спрашивай у меня, ладно? Не хочу показаться назойливым, но если тебе понадобится женщина или мальчик…

– Да ты что! – возмутился Блэквелл.

Лопес ничуть не смутился.

– Многим бизнесменам это нравится. Даже если они и не пользуются такими услугами, им нравится, когда у них об этом спрашивают.

– Полагаю, что и наркотики у тебя водятся.

– Конечно, приятель. Самого лучшего в мире качества.

– Отлично. Что еще можешь предложить?

– Может, хочешь вложить на выгодных условиях деньги в строительство жилого небоскреба на Маратон Шорс? Через три года будешь владельцем шикарной квартиры.

– Быстрый Эдди, ты надоел мне своей болтовней.

– Ну что ж, как хочешь, – сказал Лопес. – Мы еще увидимся. – Он быстро встал и вышел из ресторана.

Лопес повернул направо, прошел квартал и остановился возле «Понтиака» последней модели с работающим двигателем, припаркованного в неположенном месте. Лопес сел на заднее сиденье, и «Понтиак» рванул с места. От сидевшего возле окна Блэквелла не ускользнула ни одна деталь. Это могло означать что-то важное, а могло вообще ничего не означать. Когда ты в чем-то не уверен, то трудно сделать какой-то вывод. Вернувшись в отель, Блэквелл обнаружил записку. Никаких имен. Только адрес.

Глава 19

Отель «Немо» находился в южной части Майами-Бич. Это было приземистое лимонного цвета здание с длинной деревянной верандой, на которой в креслах-качалках сидели пожилые люди. Пара куриц вяло копалась в куче мусора, впрочем, они скорее всего пришли сюда из «Нуэва Буэнависта» – отеля, что располагался по соседству. А в лазурном небе висело раскаленное солнце.

Управляющего на месте не оказалось. Но одна из пожилых женщин, сидевших на веранде в широкополой соломенной шляпе с надписью «Бермудский сувенир», подняла голову и спросила у Блэквелла, чем она может помочь.

– Мистер Поляк? Вчера вселился. – Ей больше ничего не оставалось делать, как следить за новыми гостями и запоминать, как они выглядят на случай, если к ней обратятся из полиции. – Такой здоровый мужчина с лысой головой и большим носом, да? Лицо у него в веснушках, так что вряд ли ему следует подставлять его солнцу. На нем гавайская рубаха красного цвета с черными силуэтами трех пальм на фоне желтой луны. У него комната на втором этаже. Номер двадцать три. Такой спокойный, вежливый. Это ваш брат?

– Просто приятель, – ответил Блэквелл.

– Я так сразу и поняла, – сказала старуха. – Он совершенно на вас не похож.

Блэквелл поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж и прошел по узкому коридору, освещаемому пятнадцативаттной лампочкой. Стены с облупленной штукатуркой напоминали кожу человека после сильного солнечного ожога. Вокруг царила атмосфера отчаяния, и пахло консервированным грибным супом «Кэмпбел Голден Машрумз».

Блэквелл постучал в двадцать третий номер – дверь ему открыл Поляк. Крохотная комнатка едва вмещала кровать и два комода, на одном из которых стояла электрическая плитка. В углу приютился миниатюрный холодильник, годный разве что для охлаждения вина в достаточном количестве, чтобы напиться до полного забвения. В комнате стоял устойчивый запах кофе, виски и морских водорослей.

– Рад тебя видеть, – сказал Поляк.

– Что ты делаешь в такой дыре? – поинтересовался Блэквелл.

– Дело в том, что этот отель принадлежит моему дяде. Поэтому я останавливаюсь тут бесплатно.

– Даже бесплатно – слишком много за такие удобства.

– Может, ты и прав, – ответил Поляк. – Пойдем, я отведу тебя в кафе «Гелиогабалус», где нас накормят специальным завтраком.

– Но уже вторая половина дня, Поляк.

– Не беспокойся, они кормят специальным завтраком весь день.

Оранжевое освещение бросало тусклые блики на посетителей, средний возраст которых составлял примерно сто десять лет. Официантки, родившиеся в начале века, разносили сандвичи, устало шаркая ногами. Хозяин заведения по имени то ли Макс, то ли Гарри сидел в огромном потертом кресле возле кассового аппарата, радостно улыбаясь при звоне монет и недовольно морщась, когда Мареэлитос роняла на кухне посуду. Вдоль длинной раздаточной стойки стояли металлические контейнеры, где под неплотно прикрытыми крышками прели листья тушеной капусты, куски говядины, ножки индейки и утиные потроха. Тут же стояло множество судков с подливой, потому что нет ничего лучше подливы, чтобы хоть как-то протолкнуть в глотку зажаренное до смерти мясо.

Блэквелл заказал сандвич с плавленым сыром, а Поляк попросил принести черный хлеб, несколько ломтей ветчины, тосты и кофе.

– Слушай, Поляк, что мы зря время теряем? Пора приниматься за работу. Где ты, черт возьми, пропадал все это время?

– К чему такая спешка, приятель? Не так уж часто приходится бывать в Майами. Да и куда нам торопиться?

– Я полагал, что у нас времени в обрез. Помнишь, ты говорил, что должно открыться «окно» и нам нельзя упускать такую возможность?

– Но мы всегда можем выкроить время, чтобы позавтракать и провести пару часов на пляже.

– А как насчет экипировки? – спросил Блэквелл.

– У меня в отеле.

– Может, нам сначала стоит ее проверить?

– Нет времени. Мы двинемся сегодня вечером. Это для тебя достаточно скоро?

– Да, вполне, – ответил Блэквелл. И почувствовал, как внутри у него все сжалось.

Глава 20

Вскоре после полуночи они взяли такси у перекрестка 67-й улицы и Индиан-Крик-роуд. Там находилась одна из достопримечательностей Майами-Бич – таверна Нормана, уютный полуосвещенный салун с шахматными столиками в задней комнате. Над стойкой бара из темного полированного дерева висели литографии Домиера. Но главным образом заведение отличалось своей музыкой. Владельцы большинства ресторанов и кафе просто подключали к радиоточке динамик и потчевали посетителей не рассчитанной на изысканный вкус музыкой – завываниями типа «Я люблю тебя, беби, йе, йе, йе!» или тому подобными произведениями, хотя и популярными, но начисто лишенными какого-либо интеллектуального содержания. Некоторые заведения, как, например, рестораны в Коконат-Гров, пытались привлечь избранную публику при помощи старого испытанного джаза и диксиленда. Молодежные бары глушили подростков «тяжелым металлом». Только у Нормана можно было послушать игру на ситаре и турецкий прогрессивный джаз в исполнении «Стамбульской пятерки».

106